Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]
Королев и Зоя, взявшись за руки, как дети, сбежали вниз по крутой лестнице, не переставая хохотать.
Глава IV. ПАУК ТКЕТ ПАУТИНУ
Уже и в это время тот, кто захотел бы приглядеться к Хорохорину, мог легко заметить, что он изменился: он худел, бледнел, двигался без прежней уверенности в себе, становился вспыльчивым, рассеянным и нетерпеливым
Даже и чрезмерная его возбужденность, с которой он вошел к Вере, не могла это скрыть.
Вера улыбнулась, насмешливо здороваясь с ним
— Кажется, к тебе не вернулось твое душевное равновесие? — заметила она.
Он сжал зубы и, не отвечая на ее вопрос, сказал ве село:
— С Осокиной все устроилось.
— А? Очень рада! — равнодушно ответила она Что еще нового?
— Ничего, — поднял он изумленно брови, — но ты, кажется, очень хотела этого?
— Отчего же не хотеть. Ты тоже хотел, если старался!
— Да, но.
— Да, но не понимаю, — резко перебила она, почему ты мне прежде всего об этом сообщаешь, а не ей самой?
— Я для тебя это делал, Вера!
Она рассмеялась.
— Вера, — подошел он к ней, — когда ты была у меня тог да… И раньше ты сказала…
Он ловил ее руки и тянул к себе. Она отошла к окну. — Слушай-ка, ты, — небрежно начала она, — слушай! Я у тебя была — верно! Но верно еще вот что, мой милый..
Она задумалась и, глядя куда-то в сторону, как-то мимо его, хотя говорила с ним только, сказала тихо, точно для себя:
— Верно еще вот что… Ты мне сегодня не нужен, Хорохорин!
Он смутился. Руки его упали. С совершенной растерянностью он переспросил:
— Сегодня не нужен? То есть как не нужен, Вера?
Она пожала плечами.
— Что тут непонятного, милый мой? Не нужен — и все тут Как мужчина мне ты не нужен, а сам по себе ты не очень-то интересен, особенно сейчас. Понятно?
— Вера!
Он шатнулся к ней со сжатыми кулаками и отступил бессильно.
— Черт возьми! — вскрикнула она. — Можете же вы, мужчины, приходить к женщине тогда, когда вам хочется? Почему же и мне не сказать тебе, что ты мне не нужен?
Он искривленными губами едва произнес:
Что ж! Логично!
— Ну и в чем дело?
Он грохнул кулаком по столу:
— А в том, что мне не женщина, а ты, ты нужна!
Вера, присматриваясь к нему с деланным любопытством, сказала тихо:
— Ой, Хорохорин! Ой, милый, да уж ты не влюблен ли в меня?
Он опустился в знакомое кресло со вздохом и бросил свои руки, как чужие, ненужные вещи, на свои колени.
— Не знаю. Но так… так нельзя, Вера! Я каким-то лунатиком стал. Я и в университет стал ходить, только чтоб с тобой увидеться… Я к тебе два раза приходил, да увидел в окно, что эта Осокина у тебя торчит, — не вошел. Я сижу дома вечерами, вздрагиваю от каждого стука — думаю, не ты ли?
Вера холодно перебила его:
— Это ты напрасно: я к тебе больше не приду, не беспокойся!
— Вера!
— Ну что «Вера»? — Она пожала плечами. — И вообще, раз уж это беспокойно для тебя, могу тебя уверить и слово дать: я к тебе не приду и тебя не позову больше…
— Без меня есть много?
— Найдутся! Было бы болото, а черти будут..
Хорохорин вскочил.
— Болото, болото! Верно — болото! — Он подошел к окну и высунул голову наружу. Как раз перед лицом его пришлась измятая подушка, на которой лежала Вера. Он прижался к ней, закрыв глаза.
— Послушай, Хорохорин, — говорила она над его головой, стоя рядом и с тоскою заглядывая в окно, — ты парень красивый и видный, ничего тебе не стоит найти себе подходящую женщину. Таких, как Анна, много, и на твой век их хватит, они не скоро еще выведутся… Никакой в тебе любви нет и не будет. Я видела, как другие любят, и знаю, что это такое! Любовь их возносит, а тебя твои гнусненькие потребности толкают — правильно ты сказал — в болото и еще такое болото, что ты и не видишь! Ты с какой-то работницей на фабрике связался, я слышала, или это ты так сболтнул, для меня только?
Хорохорин молчал.
— Есть она или нет? — настойчиво повторила Вера
Хорохорин безнадежно кивнул головой
— Если хорошая девушка, так жаль ее. Да не сойдется, я думаю, с тобой хорошая девушка, а если из того кружка — так того тебе только и нужно, ничего ты больше не заслуживаешь! У нас об этих кружках много говорят известно, что это такое… Ваши с Анной детищи.
Он поднял голову. Она поспешно кивнула ему
— Да, да… Прямое следствие из проповедуемой вами простоты отношений. Борьба с мещанством, как Анна говорит…
Она оборвала речь и засмеялась:
— Что это я расфилософствовалась?
Хорохорин вдруг, точно обдумав все, встал и протянул руки:
— Вера, ну давай по-настоящему жить! Ну как все сойдемся, будем жить! Ну, поженимся, если это нужно.
Ну, милый, ты уже через край хватил! Это не только Анна, пожалуй, и Осокина смеяться будет
— Вера!
Он ловил ее руки, тянулся к ней, — она легко, но настойчиво отталкивала его Наконец он отошел и покачал головою
— Нет, так нельзя жить, нельзя, нельзя! Вера! — крикнул он так, что она вздрогнула. — Вера! Да ты знаешь, что вот сейчас, сейчас я могу уйти от тебя и не вернуться никогда больше!
Она хрустнула пальцами и с искренней тоскою посмотрела на него.
— Милый мой, да, пожалуйста! Сделай одолжение! Говорю тебе: ты мне не понадобишься больше
— Буров придет? — крикнул он.
Она удивилась, но осталась спокойна
Ну и Буров, — медленно выговорила она, — ну и Буров Тебе-то не все равно? Я только боюсь его, — неожиданно прибавила она. — А разве он плох?
— Паук!
— Что? — переспросила она.
— Паук! — повторил он зло. — Паук! Половой паук!
Вера, улыбнувшись, махнула рукой.
— А все вы, милый мой, одинаковы! Я-то уже знаю, видела много! А ты не паук? резко обернулась она к нему Ты не паук?
— Я? — тупо переспросил он.
— Да, да, ты? Ты погляди на себя в зеркало, милый мой!
Она добавила резко:
— Иди, Хорохорин, на тебя смотреть противно!
Она отвернулась к окну, словно дожидаясь, что тот поторопится после этого действительно уйти.
Но Хорохорин стоял неподвижно, опершись руками на стол
Он чувствовал, как тонет в нечистом болоте, отрывается от всего мира, от солнца, весны и воздуха, и знал, что довольно ей, этой женщине, прижать его к себе, чтобы засияло солнце снова и вернулся мир.
Он содрогнулся от этой странной зависимости. Она легла петлей на его шею, он почти почувствовал даже спиравшееся дыхание в груди.
Именно в эту минуту пришла впервые ему в голову мысль — вынуть из кармана револьвер и убить ее и себя.
— Так было бы лучше! — нарочно вслух, чтоб испугать ее, сказал он, но она не спросила ни о чем, и он прибавил:-Прощай!
— До свиданья, Хорохорин! — ответила она с такой простотой и естественностью, что он, теряя сознание от бешенства, потянулся к карману, где камнем лежал револьвер
Она взглянула на него с любопытством, почти с испугом Этот взгляд вдруг заставил его вспомнить другую девушку так Варя глядела ему в лицо, когда он говорил о борьбе классов, о социализме, о грядущем мире… За длинной беседой в клубе шло короткое свидание наедине, и этот затаенный испуг встречал всегда его ласки.
Он вздрогнул — ему стало стыдно за себя, за Варю. Его подхватил какой-то внутренний вихрь. Он не прибавил больше ни слова и вышел с суровым решением, не удержавшись, впрочем от того, чтобы не хлопнуть дверью
Вера брезгливо пожала плечами, но, тут же рассмеявшись над собою, отошла к окну, оперлась грудью на подушку, легла на подоконник и стала без дум, без мыслей следить за клочьями облаков на вечеревшем небе.
Розовый, чистый закат обещал на завтра безветреный, солнечный день.
Глава V. СТОРОЖЕВЫЕ КОСТРЫ
Бессонною ночью зреют решения, но кто же осуществляет их солнечным утром, ярким полднем или в сумерки загадочного вечера?
Хорохорин метался между фабрикой и Собачьим переулком, редко заглядывая в университет. Он чувствовал себя отрезанным от всего мира — даже волновавшее всех сообщение о растрате в кассе взаимопомощи не тронуло его. Душевное равновесие, которым он прежде так гордился, не возвращалось к нему. Наоборот, в черных впадинах его глаз вспыхивали искры сумасшедшей тоски.
Он чувствовал, что теряет физические силы, он иногда сдавливал до боли виски и с тупом страхом, запершись в своей комнате, наказывал хозяйке никого не пускать к нему.
Никто не приходил. Тогда, утомленный тоской и бездействием, он садился за работу. Фабричная машина, останавливавшаяся под окнами и увозившая его на фабрику, в клуб, к Варе, возвращала его назад физически сытым, но с опустошенным сознанием, в котором тогда зажигались с новою силою белые фонари Собачьего переулка.
